| |
| 321 |
Пресса.
— Если сообразить, насколько незаметно и скрытно проскальзывают и теперь великие политические события на сцену всемирной истории, насколько они заслоняются незначительными событиями и кажутся ничтожными вблизи, как поздно сказываются глубокие последствия их появления, заставляющие содрогаться самую почву, если, повторяю, сообразить все это, то какое значение можно придавать современной прессе, с ее ежедневной ложью и оглушающим, возбуждающим, устрашающим криком? Разве она не постоянная слепая шумиха, увлекающая мысль и слух на ложный путь?
|
|
| 322 |
После великого события.
— Народ или человек, душа которого сказалась при каком-нибудь великом событии, чувствует обыкновенно после этого потребность в шалости, или грубости, не столько из стыда, сколько ради отдыха.
|
|
| 323 |
Стать хорошим немцем значит разнемечиться.
— То, в чем видят обыкновенно национальные различия, является в гораздо большей степени, чем это признается теперь, лишь различием разнообразных культурных уровней и только в ничтожной степени чем-то неизменным (да и то не в строгом смысле). Поэтому аргументы, опирающиеся на различия национальных характеров, совершенно необязательны для того, кто работает над переделкой убеждений, т. е. над культурой. Стоит только припомнить, например, какие качества не считались раньше свойством немцев, чтобы тотчас же заменить теоретический вопрос «что такое немец?» — вопросом «что такое немец теперь?» — и каждый порядочный немец должен разрешить этот вопрос, очистив себя именно от немецких качеств. Когда народ прогрессирует и растет, то пояс, сдавливающий его национальную внешность, лопается. Если же он застывает и приходит в упадок, то вокруг его души образуется новый пояс, который становится все тверже и образует вокруг как бы тюрьму, стены которой растут все выше. Если в народе много прочного, то это значит, что он хочет окаменеть и превратиться в монумент: как это было с Египтом, начиная с определенной эпохи. И тот, кто расположен к немцам, должен с удовольствием следить за тем, как они постоянно перерастают свои немецкие черты. Склонность к не немецкому была вследствие этого всегда признаком присутствия здоровых элементов.
|
|
| 324 |
Мнения иностранца.
— Один иностранец, путешествовавший по Германии, возбуждал своими замечаниями то удовольствие, то неудовольствие, смотря по тому, где он их высказывал. Он говорил обыкновенно, что умные швабы всегда бывают кокетливы. Другие же швабы все еще думают, что Уланд был поэт, а Гёте безнравственный человек. Лучшее в знаменитых немецких романах нового времени, по его мнению, то, что их не надо читать: так как их знаешь наперед. Берлинец, кажется, добродушнее южанина, потому что он так любит шутки, что легко переносит даже шутки над собою, чего не случается с южанами. Ум немцев задерживается на довольно низкой ступени их пивом и газетами; он рекомендовал чай и памфлеты, разумеется, в качестве врачебных средств. Он советовал обратить внимание на то, как народы стареющей Европы отражают особенно ясно различные свойства старости, к великому удовольствию зрителей этой большей арены; французы отражают ум и любезность старости, англичане опытность и сдержанность, итальянцы настолько счастливы, что на их долю досталась невинность и непринужденность. Но разве других масок старости нет? Где старик властолюбивый? надменный? жадный? Самые опасные страны в Германии, это, по его мнению, Саксония и Тюрингия; нигде нет столько умственной подвижности и знания людей вместе с свободомыслием, но все скромно скрыто отвратительным говором и ревностною услужливостью населения, так что и не замечаешь, что имеешь дело с духовными фельдфебелями немцев и их учителями в добром и злом. Надменность северных немцев сдерживается их склонностью к повиновению, а у южных она умеряется стремлением к спокойствию. Этому иностранцу казалось, что немцы имеют в лице своих жен неискуссных, но очень самоуверенных хозяек; они говорили о себе так много хорошего, что убедили чуть не весь мир, а во всяком случае своих мужей, в особенных хозяйственных добродетелях, присущих немецким женщинам. Если разговор обращался к внутренней и внешней политике Германии, то он имел обыкновение рассказывать, или, как он говорил: выдавать, — что величайший государственный человек Германии не верит в великих государственных людей. Будущее немцев он находил и опасным и грозным, потому что они разучились радоваться (к чему так способны итальянцы), зато привыкли к возбуждению, благодаря азартной игре в войны и династические революции, а потому непременно устроят в один прекрасный день возмущение. Это ведь самое сильное возбуждение, какое может доставить себе народ. Немецкий социалист опаснее других именно потому, что его не побуждает никакая определенная нужда; его страдания происходят от незнания того, чего он собственно хочет; и если бы он достиг даже очень многого, то не перестал бы услаждать себя требованиями большего, совершенно так же, как Фауст, но только, конечно, как очень демократический Фауст. Черт, сидевший в Фаусте, восклицал он в конце концов, который так мучил образованных немцев, изгнан из них князем Бисмарком; но теперь черт перешел в свиней и стал опаснее, чем когда-либо прежде.
|
|
| 325 |
Мнения.
— Большинство людей — ничтожество и ничего не стоят, пока не прикрываются распространенными убеждениями и общественным мнением, согласно философии портных: платье делает человека. Но о людях исключительных можно сказать: «только надевший делает одежду»; тут мнения перестают быть общими и становятся чем-то большим, чем масла, косметики и переодевания.
|
|
| 326 |
Два рода трезвости.
— Чтобы отличить трезвость, порождаемую переутомлением духа, от той, которая является вследствие умеренности, нужно обратить внимание, что первая уныла, а вторая радостна.
|
|
| 327 |
Фальсификация радости.
— Не признавать ничего хорошим ни одним днем позднее, чем мы его действительно находим, а главное ни одним днем раньше, — есть единственное средство обладать настоящей радостью. Иначе эта радость легко становится пресной и гнилой на вкус, и в настоящее время для целых громадных слоев населения она и является фальсифицированной пищей.
|
|
| 328 |
Козел добродетели.
— Когда человек сделает что-нибудь замечательно хорошее, то его доброжелатели, недоросшие до понимания его поступка, торопливо ищут козла, чтобы убить его, думая, что это козел отпущения, — но это козел добродетели.
|
|
| 329 |
Верховенство.
— Чтить даже дурное и высказываться в его пользу, если оно нам нравится, не понимая, как можно стыдиться этого, — есть признак верховенства в великом и малом.
|
|
| 330 |
Деятель — призрак, а не действительность.
— Человек, имеющий известное значение, узнает постепенно, что поскольку он действует, он становится призраком в головах людей, и, быть может, впадает в острую душевную муку, задавая себе вопрос, не должен ли он ради блага людей поддерживать свою призрачность.
|
|
| 331 |
Брать и давать.
— Если вы отнимете или перехватите у человека что-нибудь даже самое ничтожное, то он будет слеп к тому, что вы дали ему гораздо большее, даже самое большое.
|
|
| 332 |
Хорошее поле.
— Всякое отрицание и отчуждение показывает недостаток плодородия; собственно говоря, если бы мы были хорошим полем, то ничего не пропускали бы без пользы для себя и видели бы во всякой вещи, во всяком событии и во всяком человеке желанное удобрение, дождь или солнечный свет.
|
|
| 333 |
Общение с людьми как наслаждение. — Если кто-нибудь, исполнившись духом отречения от мира, добровольно отказывается от
общения с людьми, то редко повторяющееся общение может стать для него настоящим лакомством.
|
|
| 334 |
Умение открыто страдать.
— Надо афишировать свое несчастье, от времени до времени вздыхать вслух, видимо выражать свое нетерпение, потому что если люди заметят, что человек уверен в себе и счастлив, несмотря на страдания и лишения, то преисполнятся зависти и злобы! Между тем, мы должны заботиться о том, чтобы не делать наших ближних худшими; к тому же они обложили бы нас тяжелой данью; а наше открытое страдание есть наша частная привилегия.
|
|
| 335 |
Теплота на высотах. — На высотах теплее, чем думают люди, находящиеся в долинах, и именно зимою. Мыслитель знает, на что указывает это сравнение.
|
|
| 336 |
Надо доброе желать, а прекрасное — мочь.
— Недостаточно делать добро, надо желать его и, по слову поэта, достичь того, чтобы божество руководило нашей волей. Но прекрасное надо не желать, а мочь; надо творить его в невинности и слепоте, и с полным наслаждением. Кто зажигает свой фонарь, чтобы найти совершенных людей, тот пусть запомнит следующий их признак: совершенные люди, всегда стремясь к добру, достигают прекрасного, сами того не замечая. Много хороших и благородных людей остаются, несмотря на их добрую волю и добрые дела, непривлекательными и даже отталкивающими благодаря недостатку в их душе инстинкта красоты; они отталкивают и вредят самой добродетели тем отвратительным одеянием, в которое их дурной вкус облекает ее.
|
|
| 337 |
Опасность аскетизма.
— Надо опасаться строить свое существование на узком фундаменте слишком ограниченных потребностей, потому что, отказавшись от радостей, приносимых общественным положением, почетом, дружескими связями, наслаждениями, комфортом, искусством, можно оказаться вследствие такого аскетизма по соседству не с мудростью, а с отвращением к жизни.
|
|
| 338 |
Последнее мнение о мнениях.
— Надо или скрывать свои мнения, или самому скрываться за ними. Кто поступает иначе, тот или не знает света, или принадлежит к ордену святого безрассудства.
|
|
| 339 |
«Gaudeamus igitur».
— Радость заключает в себе, очевидно, и такие силы, которые укрепляют и оздоровляют нравственную природу человека: чем иначе можно объяснить то обстоятельство, что когда наша душа покоится в солнечном блеске радости, всегда невольно хвалит себя, как хорошую или совершенствующуюся, и что при этом ее охватывает всегда блаженный трепет предчувствия совершенства?
|
|
| 340 |
Человеку, которого хвалят.
— Знай, что пока тебя хвалят, ты еще не на своей дороге, а на дороге, угодной другим.
|
|
| 341 |
Любить учителя.
— Ученик любит учителя иначе, чем мастер мастера.
|
|
| 342 |
Слишком прекрасное и человеческое.
— «Природа слишком прекрасна для тебя, бедный смертный», — это чувствуется нередко, но раза два при глубоком созерцании всего человеческого, полноты его сил, нежности, сложности, я чуть не воскликнул с полным смирением: «но и человек слишком прекрасен для человека созерцающего!» и притом не только нравственный, а и любой человек.
|
|
| 343 |
Движимое имущество и недвижимая собственность. —
К кому жизнь отнесется совершенно по-разбойнически и лишит столько почета, радостей, сторонников, здоровья и всякого рода имущества, сколько может, тот в конце концов находит, может быть, что стал богаче, чем прежде. Так как только теперь он узнал, что собственно принадлежит ему и чего не может лишить его никакая разбойничья рука; таким образом из всех грабежей и замешательств человек может выйти как знатный крупный владелец.
|
|
| 344 |
Невольная идеализация.
— Самое тягостное чувство испытывает человек, когда узнает, что его всегда считали за нечто лучшее, чем он есть на деле, потому что при этом ему приходится признать, что в нем, в его словах, жестах и выражениях лица, в его глазах или поступках есть ложь и обман и что это лживое столь же необходимый в нем элемент, как и его честность, но уничижающий воздействие и ценность последней.
|
|
| 345 |
Идеалист и лжец.
— Нельзя допускать тиранической власти над собою даже со стороны прекраснейшей способности — способности идеализировать вещи; иначе, правда покинет вас в один прекрасный день, бросив в лицо злое замечание: «что у меня общего с тобою, лжец до глубины души!»
|
|
| 346 |
Быть дурно понятым.
— Если тебя дурно понимают в целом, то устранить какое бы то ни было частное непонимание невозможно. Надо иметь это в виду, чтобы попусту не тратить сил на самозащиту.
|
|
| 347 |
Непьющий говорит.
— «Пей себе вино, которое услаждало тебя в течение всей твоей жизни, что тебе за дело до того, что я должен пить одну воду? Разве вино и вода не родственные, не братские элементы, которые могут жить рядом без взаимных упреков».
|
|
| 348 |
Из страны людоедов.
— В уединении человек грызет самого себя, в обществе его грызут многие. Выбирай.
|
|
| 349 |
Точка замерзания воли.
— «Наступит, наконец, тот час, который окутает тебя золотым облаком отсутствия страданий, когда душа твоя станет наслаждаться собственным утомлением и в счастливой и терпеливой игре с собственным терпением будет подобна волнам озера, которые плещут у берега в спокойный летний день, отражая яркое вечернее небо, плещут и снова успокаиваются — без конца, без цели, без насыщения, без желания, радуясь переменами, приливам и отливам в биении пульса природы». Таковы чувства и речи больных людей; но когда они достигают этого часа, то, после непродолжительного наслаждения им» их охватывает скука. И эта скука и есть весенний ветер, от которого тает замерзшая воля: воля пробуждается, начинает шевелиться и порождает желание за желанием. Желание есть признак выздоровления или улучшения здоровья.
|
|
| 350 |
Отринутый идеал.
— В исключительных случаях бывает, что человек достигает наивысшего развития, после того как отвергнет свой идеал: потому что идеал чересчур манил его вперед, так что на полдороге он каждый раз выбивался из сил и принужден был останавливаться.
|
|
|
