|
|
|
Казус Вагнер » Туринское письмо в мае 1888 |
|
| |
3 |
|
Вы видите уже, как значительно исправляет меня эта музыка? Il faut mediterraniser la musique - я имею основания для этой формулы
(По ту сторону добра и зла). Возвращение к природе, здоровье, весёлость, юность, добродетель! - И всё же я был одним из испорченнейших
вагнерианцев... Я был в состоянии относиться к Вагнеру серьёзно... Ах, этот старый чародей! чего только он не проделывал перед нами! Первое,
что предлагает нам его искусство, - это увеличительное стекло: смотришь в него и не веришь глазам своим - всё становится большим, даже Вагнер
становится большим... Что за умная гремучая змея! Всю жизнь она трещала нам о «покорности», о «верности», о «чистоте»; восхваляя целомудрие,
удалилась она из испорченного мира! - И мы поверили ей...
|
 |
|
- Но вы меня не слушаете? Вы сами предпочитаете проблему Вагнера проблеме Бизе? Да и я не умаляю её ценности, она имеет своё обаяние.
Проблема спасения - даже достопочтенная проблема. Вагнер ни над чем так глубоко не задумывался, как над спасением: его опера есть опера
спасения. У него всегда кто-нибудь хочет быть спасённым: то юнец, то девица - это его проблема. - И как богато варьирует он свой лейтмотив!
Какие удивительные, какие глубокомысленные отклонения! Кто, если не Вагнер, учил нас, что невинность спасает с особенной любовью интересных
грешников? (случай в Тангейзере). Или что даже вечный жид спасётся, станет оседлым, если женится? (случай в Летучем голландце). Или
что старые падшие женщины предпочитают быть спасаемыми целомудренными юношами? (случай Кундри). Или что молодые истерички больше всего любят,
чтобы их спасал их врач? (случай в Лоэнгрине). Или что красивые девушки больше всего любят, чтобы их спасал рыцарь-вагнерианец? (случай в Мейстерзингерах).
Или что также и замужние женщины охотно приемлют спасение от рыцаря? (случай Изольды). Или что «старого Бога», скомпрометировавшего себя
морально во всех отношениях, спасает вольнодумец и имморалист? (случай в «Кольце»). Подивитесь особенно этому последнему глубокомыслию! Понимаете
вы его? Я - остерегаюсь понять его... Что из названных произведений можно извлечь ещё и другие учения, это я охотнее стал бы доказывать,
чем оспаривать. Что вагнеровский балет может довести до отчаяния, - а также до добродетели! (ещё раз Тангейзер). Что может иметь
очень дурные последствия, если не ляжешь вовремя спать (ещё раз Лоэнгрин). Что никогда не следует слишком точно знать, с кем, собственно, вступил
в брак (в третий раз Лоэнгрин). - Тристан и Изольда прославляют совершенного супруга, у которого в известном случае есть только один вопрос: «но
почему вы не сказали мне этого раньше? Ничего нет проще этого!». Ответ:
|
|
Этого я не могу тебе сказать;
и о чём ты спрашиваешь,
этого ты никогда не можешь узнать.
|
|
|
Лоэнгрин содержит в себе торжественное предостережение от исследования и спрашивания. Вагнер защищает этим христианское понятие «ты должен
и обязан верить». Знание есть преступление против высшего, против священнейшего... Летучий голландец проповедует возвышенное учение, что
женщина привязывает и самого непостоянного, на языке Вагнера, «спасает». Тут мы позволим себе вопрос. Положим, что это правда; разве это является
уже вместе с тем и желательным? - Что выйдет из «вечного жида», которого боготворит и привязывает к себе женщина? Он только перестанет
быть вечным; он женится, он перестаёт уже интересовать нас. Переводя на язык действительности: опасность художников, гениев - а ведь это
и есть «вечные жиды» - кроется в женщине: обожающие женщины являются их гибелью. Почти ни у кого нет достаточно характера, чтобы не быть
погубленным - «спасённым», когда он чувствует, что к нему относятся как к богу - он тотчас же опускается до женщины. Мужчина - трус
перед всем Вечно-Женственным; это знают бабёнки. - Во многих случаях женской любви, и, быть может, как раз в самых выдающихся, любовь есть
лишь более тонкий паразитизм, внедрение себя в чужую душу, порою даже в чужую плоть - ах! всегда с какими большими расходами для «хозяина»!
|
|
|
Известна судьба Гёте в моралино-кислой стародевичьей Германии. Он всегда казался немцам неприличным, он имел искренних поклонниц только
среди евреек. Шиллер, «благородный» Шиллер, прожужжавший им уши высокими словами, - этот был им по сердцу. Что они ставили в упрёк Гёте? «Гору
Венеры»; и то, что он написал венецианские эпиграммы. Уже Клопшток читал ему нравоучение; было время, когда Гердер, говоря о Гёте, очень любил
употреблять слово «Приап». Даже «Вильгельм Мейстер» считался лишь симптомом упадка, моральным «обнищанием». «Зверинец домашнего скота», «ничтожество»
героя в нём раздражало, например, Нибура: он разражается в конце концов жалобой, которую мог бы пропеть Битерольф: «Ничто не производит
более тягостного впечатления, чем если великий дух лишает себя крыльев и ищет своей виртуозности в чём-нибудь гораздо более низменном, отрекаясь
от высшего»... Прежде же всего была возмущена высшая дева: все маленькие дворы, всякого рода «Вартбурги» в Германии открещивались от Гёте, от
«нечистого духа» в Гёте. - Эту историю Вагнер положил на музыку. Он спасает Гёте, это понятно само собой; но так, что он вместе с
тем благоразумно принимает сторону высшей девы. Гёте спасается: молитва спасает его, высшая дева влечёт его ввысь...
|
|
|
- Что подумал бы Гёте о Вагнере? - Гёте раз задал себе вопрос, какова опасность, висящая над всеми романтиками: какова злополучная участь
романтиков? Его ответ: «подавиться от отрыгания жвачки нравственных и религиозных абсурдов». Короче: Парсифаль - - Философ прибавляет
к этому ещё эпилог. Святость - быть может, последнее из высших ценностей, что ещё видит толпа и женщина, горизонт идеала для всего,
что от природы близоруко. Среди же философов, как и всякий горизонт, простое непонимание, как бы запирание ворот перед тем, где только начинается
их мир, - их опасность, их идеал, их желательность... Выражаясь учтивее: la philosophie ne suffit pas au grand nombre. Il
lui faut la saintete.
|
4 |
|
- Я расскажу ещё историю «Кольца». От относится сюда. Это тоже история спасения: только на этот раз обретает спасение сам Вагнер. - Вагнер
половину своей жизни верил в революцию, как верил в неё только какой-нибудь француз. Он искал её в рунических мифах, он полагал, что
нашёл в лице Зигфрида типичного революционера. - «Откуда происходят все бедствия в мире?» - спросил себя Вагнер. От «старых договоров» -
ответил он, подобно всем идеологам революции. По-немецки: от обычаев, законов, моралей, учреждений, от всего того, на чём зиждется старый
мир, старое общество. «Как устранить бедствия из мира? Как упразднить старое общество?» Лишь объявлением войны «договорам» (обычаю, морали).
Это делает Зигфрид. Он начинает это делать рано, очень рано: уже его возникновение есть объявление войны морали - он рождается от
прелюбодеяния, от кровосмешения… Не сага, а Вагнер является изобретателем этой радикальной черты: в этом пункте он поправил сагу... Зигфрид
продолжает, как начал: он следует лишь первому импульсу, он переворачивает вверх дном всё традиционное, всякое уважение, всякий страх. Что
не нравится ему, то он повергает в прах. Он непочтительно ополчается на старых богов. Но главное предприятие его сводится к тому, чтобы эмансипировать
женщину, - «освободить Брунгильду»... Зигфрид и Брунгильда; таинство свободной любви; начало золотого века; сумерки богов старой морали -
зло уничтожено... Корабль Вагнера долго бежал весело по этому пути. Нет сомнения, что Вагнер искал на нём свою высшую цель.
- Что же случилось? Несчастье. Корабль наскочил на риф; Вагнер застрял. Рифом была шопенгауэровская философия; Вагнер застрял на противоположном
мировоззрении. Что положил он на музыку? Оптимизм. Вагнер устыдился. К тому же ещё оптимизм, которому Шопенгауэр придал злостный эпитет,
- нечестивый оптимизм. Он устыдился ещё раз. Он долго раздумывал, его положение казалось отчаянным... Наконец ему забрезжил выход: риф,
на котором он потерпел крушение, как? а если он объяснит его как цель, как тайное намерение, как подлинный смысл своего путешествия? Тут
потерпеть крушение - это тоже была цель. Вепе navigavi, cum naufragium feci... И он перевёл «Кольцо» на язык Шопенгауэра. Всё покосилось, всё
рушится, новый мир так же скверен, как старый: Ничто, индийская Цирцея, манит... Брунгильде, которая по прежнему замыслу должна была
закончить песнею в честь свободной любви, утешая мир социалистической утопией, с которой «всё станет хорошим», приходится теперь делать нечто
другое. Она должна сначала изучить Шопенгауэра; она должна переложить в стихи четвёртую книгу «Мира как воли и представления». Вагнер
был спасён... Серьёзно, это было спасение. Благодеяние, которым Вагнер обязан Шопенгауэру, неизмеримо. Только философ decadence
дал художнику decadence самого себя
|
|
|
|
|
|
|
