Фридрих Ницше
 VelChel.ru
Биография
Хронология
Галерея
Стихотворения
Стихи: Дионисийские дифирамбы
Так говорил Заратустра
Несвоевременные размышления
Злая мудрость. Афоризмы и изречения
Странник и его тень
  §1 - §7
  §8 - §16
  §17 - §23
  §24 - §32
  §33 - §39
  §40 - §52
  §53 - §67
  §68 - §86
  §87 - §106
  §107 - §122
  §123 - §137
  §138 - §156
  §157 - §170
  §171 - §182
  §183 - §192
  §193 - §212
§213 - §218
  §219 - §239
  §240 - §263
  §264 - §276
  §277 - §285
  §286 - §299
  §300 - §320
  §321 - §340
  §341 - §350
Человеческое, слишком человеческое
По ту сторону добра и зла
К генеалогии морали
«ЕССЕ HOMO»
Антихристианин
Веселая наука
Казус Вагнер
Сумерки идолов, или как философствуют молотом
Утренняя заря, или мысль о моральных предрассудках
Рождение трагедии, или Элиннство и пессимизм
Смешанные мнения и изречения
Воля к власти
Рождение трагедии из духа музыки
Cтатьи и материалы
Ссылки
 
Фридрих Вильгельм Ницше

Странник и его тень » Параграфы §213 - §218

 

213.

Фанатик недоверия и то, что служит ему порукой. Старик. Ты предпринимаешь невозможное, задавшись целью научить людей великим истинам. Чем поручишься ты в выполнимости твоей задачи? Пиррон. Вот почему я буду предостерегать людей от себя самого, я признаюсь открыто во всех моих ошибках, покажу всем мои опрометчивые поступки, непоследовательность и глупость. Не слушайте меня, скажу я им, пока я не сойду на уровень самого ничтожного из вас, не буду еще ничтожнее его; противьтесь изо всех сил истине из отвращения к тому, кто ее проповедует. Если вы признаете во мне хотя бы тень достоинства, хоть что-нибудь достойное уважения, вы будете обмануты и соблазнены мною. Старик. Ты слишком много обещаешь, ты этого не вынесешь. Пиррон. Я скажу людям и то, что я слаб и не держу своих обещаний. Чем больше они убедятся в том, как я недостоин, тем с большим недоверием отнесутся к выходящей из моих уст истин. Старик. Так ты хочешь сделаться апостолом недоверия к истине? Пиррон. Такого недоверия, какого еще никогда не существовало в мире, недоверия ко всем и ко всему. Это единственный путь к истине. Правый глаз не должен доверять левому, и свет будет некоторое время называться тьмою: таков путь, по которому вы должны идти. Не думайте, что он приведет вас к плодовым деревьям и прекрасным пожитям. Вы найдете на нем только мелкие сухие зерна - это истины: десятки лет вы принуждены будете питаться целыми пригоршнями лжи, чтобы не умереть с голоду, хотя и будете знать, что поглощаете ложь. Те же зерна будут посеяны и запаханы, и, может быть, настанет когда-нибудь день жатвы: никто не посмеет его обещать, чтобы не прослыть фанатиком. Старик. Друг, друг! Ведь и твои слова звучат фанатизмом? Пиррон. Ты прав, я вперед буду относиться недоверчиво к каждому слову. Старик. Так ты должен будешь молчать! Пиррон. Я скажу людям, что принужден молчать, и что они должны относиться с недоверием к моему молчанию. Старик. Так ты отказываешься от своего предприятия? Пиррон. Напротив, ты указал мне дверь, в которую я должен войти. Старик. Не знаю, вполне ли мы понимаем друг друга? Пиррон. Очевидно, нет. Старик. Хотя бы ты сам понимал себя! Пиррон (поворачивается смеясь). Старик. Ах, друг! (Молчание и смех) - это вся твоя теперешняя философия? Пиррон. Бывают философии и хуже этой.

214.

Европейские книги. Творения Монтеня, Ларошфуко, Лабрюйера, Фонтенелля (особенно его Dialogues des morts), Вовенарга и Шамфора приближают нас более к древнему миру, чем любые шесть авторов других народов. Эти названные шесть воскрешают дух последних столетий старого летосчисления, взятые все вместе, они составляют одно из крупнейших колец цепи ренессанса, которая не закончилась еще и до нашего времени. Их творения стоят выше изменчивости национального вкуса и философских окрасок, которыми теперь отливает и должна отливать всякая книга, чтобы получить известность; они заключают в себе больше настоящих мыслей, чем все книги немецких философов в совокупности, таких мыслей, которые вытекают из настоящего источника и которые...-я затрудняюсь кончить свое определение, - одним словом, я считаю, что авторы эти писали не для детей, не для мечтателей, не для молодых девушек, не для немцев, не для… опять затрудняюсь окончить начатый мною перечень. Чтобы яснее выразить свою похвалу, скажу одно, что, если б они писали на греческом языке, то были бы поняты и греками. А что же мог бы понять даже и сам Платон из описания наших лучших немецких мыслителей, например, Гёте и Шопенгауэра? Их способ выражения возбудил бы в нем отвращение своим умалчиванием, особенно же нежностью, преувеличением и иногда тощей сухостью - недостатки, которыми двое вышеназванных страдают менее других немецких мыслителей, но все же более, чем нужно (Гёте, как мыслитель, через чур заносится в облака, а Шопенгауэр бродить все вокруг да около предметов, подыскивая различные уподобления, что не проходить ему безнаказанно). Напротив, какая ясность, какая изящная определенность у тех французов. Их искусство одобрил бы и тонкий слух греков, которых притом привела бы в восхищение острота французских выражений, которая была им всегда по вкусу, хотя они не были в ней сильны.

215.

Мода и модное. Везде, где еще в полной силе невежество, нечистоплотность и суеверие, где торговля и сельское хозяйство в плохом состоянии, там еще встречаются национальные костюмы. Напротив, там, где замечается противоположное, там царствует мода. Следовательно мода идет рука об руку с теперешними добродетелями Европы: неужели она только их теневая сторона? Мужская одежда, конечно не национальная, а модная, выражает прежде всего, что тот, кто ее носит, не хочет быть заметным ни как отдельная личность, ни по принадлежности своей к известному сословию или народу, что он взял себе за правило, как можно старательнее избегать подобного тщеславия, потому что он трудолюбив, не имеет много времени для одевания и наряды и находить все драгоценное и пышное, относительно материи и покроя, несовместимым со своей работой; и наконец, костюм мужчины выражает, что он стремится к более ученой и боле духовной космополитической деятельности, не ограниченной его европейским происхождением, между тем как существующие еще доныне национальные костюмы выдвигают на первый план и как бы признают самым желательным образ жизни разбойника и пастуха. Этот общий характер модной мужской одежды нарушается маленькими отступлениями, причиной которых является тщеславие молодых праздношатающихся щеголей, живущих в больших городах, следовательно, людей, которые не приобрели еще подобающей европейцам зрелости. Eвpoпeйcкая женщины еще менее зрелы, и потому в их модах заметно еще более колебаний: они не носят тоже национальной одежды, им не нравится, чтобы их признавали по костюму за немок, француженок или русских, но в отдельности каждая из них любит привлекать на себя внимание и желает, чтобы костюм не оставлял никакого сомнения в том, что она принадлежит к порядочному обществу (к средним, высшим слоям его или даже к большому свету), и женщины тем больше стараются это выказать, чем мене имеют на то данных. В особенности не любят молодые женщины носить того, что носят боле пожилые, потому что боятся показаться старше своих лет и тем сбавить себе цену: пожилым же, напротив, хочется обмануть насчет своих лет, нося как можно дольше молодящие их платья. Из такого соревнования постоянно возникают временные моды, долженствующие несомненно и неподражаемо выказывать настоящую молодость. Когда молодые художницы истощат свой дар изобретательности в этом выставлении напоказ красоты и молодости, когда, говоря откровенно, прискучит и все то, что мы заимствовали для этой цели у старых придворных культур, равно как и у современных национальностей всего земного шара, как, например, у испанцев, турок, древних греков, с единственною целью как можно больше выказать и обнаружить красоту тела, когда все это прискучит нам, то мы начинаем понимать, что мы действовали ошибочно, стараясь выставить на показ то, что нужно было прикрыть, так как на мужчин действует сильнее полускрытая красота тела, чем его откровенная нагота, - и вот колесо вкуса и тщеславия снова двигается в противоположную сторону. Женщины, перешедшие грань первой молодости, думают, что настало их царство, и борьба прелестных бестолковых созданий возгорается с новой силой. Но чем более духовно возрастают женщины и чем менее признают преимущество над собой, как делали прежде более незрелые соперницы, тем все боле уменьшаются колебания в их одежде, тем она делается проще; эту одежду было бы несправедливо судить, прилагая к ней масштаб античных образцов или одеяния обитательниц южного побережья, она должна быть рассматриваема единственно с точки зрения климатических условий средних и северных стран Европы, именно тех, в которых теперь преимущественно развивается и обитает ее умственный гений. Следовательно, в целом характерным выражением моды и модного может служить не переменное, так как перемена происходить от некоторой отсталости и показывает незрелость мужчин и женщин Европы, а постоянное общее, основанное на отречении от национального, сословного и индивидуального тщеславия. Потому мы должны признать достойным похвалы то, что некоторые страны Европы взяли на себя труд обдумывать и измышлять одежду для всех остальных стран, так как для того, чтобы изобрести фасон, надо иметь особую способность, которая по-видимому дается далеко не каждому; однако тут вовсе нечем особенно превозноситься, например, Парижу, если при теперешних шатаниях моды он имеет притязание быть единственным изобретателем и новаторов этой области. И если немец из ненависти к этому притязанию французского города захочет одеться иначе, например, как Альбрехт Дюрер, то пусть он примет сначала в соображение, что хотя этот костюм и носили в прежнее время немцы, но он выдуман совсем не ими - да и вообще нет одежды, которая принадлежала бы исключительно немцам и отличала бы их от других наций; кроме того, пусть он посмотрит на себя в таком наряде, и он увидит, что его современное лицо с теми линиями и морщинами, которые провело на них девятнадцатое столетие, будет идти в разрез с одеждой Альбрехта Дюрера. Почти сопоставляя понятия модного и европейского, мы отмежевываем Европе гораздо большее пространство, чем то, которое она занимает действительно, будучи только маленьким полуостровом Азии, а именно, мы причисляем к ней и - Америку, как дочь нашей культуры. С другой стороны, не вся Европа подходить под понятие о "культурной Европе", но только те народы и племена, которые соединены общим прошлым с греческой, римской, иудейской и христианской культурой.

216.

Немецкая добродетель. Нельзя отрицать того, что в конце прошлого столетия по Европе разлился поток нравственного пробуждения, вновь красноречиво заговорила добродетель и научила непринужденному выражению возвышенного и трогательного, перестав стыдиться самое себя, она создала философии и стихотворения для собственного прославления. Доискиваясь источников этого потока, находим прежде всего Руссо, того мифического Руссо, которого мы создали в своем воображении, благодаря впечатлению, производимому его сочинениями, здесь можно бы опять сказать: мифически написанным сочинениям, - и тем указаниям, которые они сами давали о себе (он сам и его читатели постоянно работали над его идеализацией). Другой источник - это воскрешение великих стоических добродетелей Рима, которым французы достойнейшим образом продолжали развитие задачи ренессанса. От подражания античным формам они весьма удачно перешли к подражанию античным характерам, так что они и до сих пор достойны великого почтения, как народ, давший новому человечеству лучшие книги и лучших людей. Как это двоякое подражание мистическому Руссо и вновь возрожденному духу Рима отразилось на более слабых соседях, можно, конечно, проследить и в Германии, которая почувствовав новый необычный порыв серьезности к величию в проявлении моральной воли и к самообладанию, наконец удивилась сама своей добродетели и внесла в мир понятие о "немецкой добродетели", как будто это было нечто коренное, врожденное. Первые великие люди, принявшие это стремление к величию и сознательности моральной воли, были честны и благодарны. Откуда, например, берет свое начало философия Канта? Он не скрывает этого: из Руссо и возрождения стоического Рима. в философии Шиллера тот же источник и одинаковое прославление этого источника. В философии Бетховена, выраженной в звуках, слышится вечный хвалебный гимн Руссо, античным французам и Шиллеру. И только "немецкий юноша" оказался неблагодарным, правда, что в его время уже стали охотно слушать проповедников ненависти к французам, это был тот "немецкий юноша", который с непозволительной в его лета самоуверенностью выступил на некоторое время на первый план. Если б он стал искать своей родни, то с полным правом мог бы признать своими родными Шиллера, Фихте и Шлейермахер, но предков своих он должен был бы искать в Париже и Женеве: но он думал, что добродетели не боле тридцати лет от роду, - это было весьма близорукое суждение. Тогда явилась привычка требовать, чтобы все немецкое считалось синонимом добродетели, и до сих пор еще не вполне отучились от этого. Заметим кстати: это вышеупомянутое нравственное пробуждение, можно сказать почти с уверенностью, принесло познанию нравственных явлений только вред и подвинуло его вспять. Что такое вся немецкая нравственная философия, включая и Канта, с французскими, английскими и итальянскими разветвлениями? Наполовину теологическое посягательство на Гельвеция, отрицание завоеванных упорным долгим трудом свободных взглядов или указаний верного пути, которые ему удалось наконец собрать и хорошо выразить. И по cиe время ни одного из хороших философов нравственности и хороших людей не бранят так в Германии, как Гельвеция.

217.

Классики и романтики. Умы, как классического, так и романтического направления - а эти два рода направления никогда не переставали существовать, - заняты призраком будущего, но у первых он является в полной силе своего времени, а у вторых со всеми атрибутами его слабости.

218.

Чему учит нас машина. В машине мы видим наглядный пример сплочения толпы народа, действующей сообща, при чем каждому определено только одно какое-нибудь дело; машина дает нам образец организации партии и ведения войны. Но сливая всех в одно целое - одну машину, и делая каждого орудием для известной цели, она не учит индивидуальному самомнению. Вообще же она влияет тем, что учит нас пользе централизации.
Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Х   Ч   

 
 
Copyright © 2024 Великие Люди   -   Фридрих Ницше