Фридрих Ницше
 VelChel.ru
Биография
Хронология
Галерея
Стихотворения
Стихи: Дионисийские дифирамбы
Так говорил Заратустра
Несвоевременные размышления
Злая мудрость. Афоризмы и изречения
Странник и его тень
  §1 - §7
  §8 - §16
  §17 - §23
  §24 - §32
  §33 - §39
  §40 - §52
  §53 - §67
  §68 - §86
  §87 - §106
  §107 - §122
  §123 - §137
  §138 - §156
§157 - §170
  §171 - §182
  §183 - §192
  §193 - §212
  §213 - §218
  §219 - §239
  §240 - §263
  §264 - §276
  §277 - §285
  §286 - §299
  §300 - §320
  §321 - §340
  §341 - §350
Человеческое, слишком человеческое
По ту сторону добра и зла
К генеалогии морали
«ЕССЕ HOMO»
Антихристианин
Веселая наука
Казус Вагнер
Сумерки идолов, или как философствуют молотом
Утренняя заря, или мысль о моральных предрассудках
Рождение трагедии, или Элиннство и пессимизм
Смешанные мнения и изречения
Воля к власти
Рождение трагедии из духа музыки
Cтатьи и материалы
Ссылки
 
Фридрих Вильгельм Ницше

Странник и его тень » Параграфы §157 - §170

 

157.

Феликс Мендельсон. Музыка Феликса Мендельсона - это музыка эстетической оценки всего хорошего, что было в прошедшем: она постоянно указывает назад. Впереди у нее ничего нет, у нее нет большой будущности. Но разве ему была нужна будущность при той добродетели, которую он имел и которая так редко встречается между художниками, а именно благодарность без задней мысли: и эта добродетель всегда указывает на прошлое.

158.

Мать искусства. В наш скептический век некоторые убеждения основаны почти на грубом героизме честолюбия... Чего доброго, это честолюбие, заключающееся в стремлении быть во всем и всегда последним, породит новую католическую музыку, которая будет последнею из последних, как оно уже породило последний стиль архитектуры (его называют иезуитским стилем).

159.

Скованная свобода - княжеская свобода. Последним из новых музыкантов который, подобно Леопарди, понимал красоту и преклонялся перед ней, был поляк Шопен, неподражаемый - никто из музыкантов до и после него не имеет права на такой эпитет. Шопен имел ту же княжескую исключительность условности, которую выказывал Рафаэль в употреблении самых обыденных, простых красок, но не относительно красок, но обыденных мелодий и ритма. Привыкнув с рождения к этикету, он не только не презирал условности, но относился к ней с уважением, как свободный и грациозной дух, он играл и танцевал в оковах.

160.

Баркарола Шопена. Почти нет такого положения и образа жизни, которому бы не были доступны минуты блаженства. Хорошие художники умеют находить подобные моменты. Даже жизнь приморских местечек, скучная, грязная, нездоровая, проходящая вблизи от шумной жадной сволочи, не лишена их. Одну из этих блаженных минут сумел выразить Шопен в звуках своей баркаролы, так что, слушая ее, сам Аполлон тоже желает, пожалуй, проводить длинные летние вечера лежа в лодке.

161.

Роберт Шуман. Юношу, о котором мечтали романтическое сочинители песен Германии и Франции в первой трети текущего столетия, - этого юношу вполне воплотил в песнях и звуках Роберт Шуман. Он был сам вечный юноша, чувствующий в себе избыток молодости, полную силу; бывают, правда, моменты, когда его музыка напоминает "бессмертную старую деву".

162.

Драматические певцы. Почему этот нищий поет? потому вероятно, что он не умет вопить. Против этого ничего нельзя сказать; но наши драматические певцы, которые вопят, потому что не умеют петь, - неужели они тоже правы?

163.

Драматическая музыка. Для того, кто не видит, что происходит на сцене, драматическая музыка-бессмыслица, вроде каких-то длинных комментарий к утраченному тексту. Она настойчиво требует, чтобы у нас были уши на месте глаз: но этим совершается насилие над Эвтерпой: бедная муза желала бы иметь глаза и уши на тех же местах, как у других муз.

164.

Победа и разумность. К сожалению, эстетической битвы, орудием которых служат для художников их творения и похвалы, ими возбуждаемые, решаются силой, а не разумом. Весь свет признает теперь историческим фактом, что Печчинини одержал победу по праву: он победил, следовательно на его стороне была сила.

165.

О принципе исполнения музыки. Неудивительно ли, что теперешние музыкальные исполнители считают, что в их искусстве надо главным образом как можно рельефнее оттенить каждый пассаж и придать пьесе драматическое выражение? Не есть ли это, например, в применении к Моцарту, настоящий грех против веселого, ясного, нежного, легкомысленного духа Моцарта, самая серьезность которого добродушна, но нисколько не страшна, картины которого не выпрыгивают из рамок и не обращают в бегство зрителя. Или думаете вы, что музыка Моцарта тождественна с "музыкой Каменного гостя"? И не только музыка Моцарта, но и всякая музыка? Но вы возражаете, что в пользу вашего принципа говорит более сильное впечатление - и вы были бы правы, если б не являлось еще вопроса, на кого производится это впечатление и на кого вообще должен желать действовать незаурядный художник! Конечно, ни на народ, ни на людей незрелых, ни на чувствительных и болезненных, а меньше всего на тупоумных.

166.

Теперешняя музыка. Новейшая музыка со своими сильными легкими и слабыми нервами прежде всего пугает самое себя.

167.

Где музыка, как дома? Музыка достигает апогея своей власти между людьми, которые не могут или не смеют вступить в словопрения с ее покровителями, которыми являются поэтому, во-первых, князья, так как они не желают, чтобы в их присутствии не только критиковали, но даже и много думали; затем - общества, находящиеся под каким-нибудь гнетом и приучившие себя потому к молчанию, но ищущие какого-нибудь волшебного средства, чтобы разогнать скуку и пробудить свои чувства (обыкновенно этим средством служат вечная влюбчивость и вечная музыка); в третьих, целые народы, в которых нет того, что называется "обществом", но люди живут отдельно, чувствуя склонность к уединению, к неясным мыслям и к благоговению перед всем невыразимым словами: это-то и есть настоящие музыкальные души. Греки, как народ любящий и поговорить и поспорить, признавали музыку только как добавление к другим искусствам, о которых, действительно, можно и поговорить и поспорить, тогда как о музыке нельзя даже определенно размышлять. Пифагорийцы, составлявшие во многих отношениях исключение изо всех греков, были, как говорят, вместе с тем великими музыкантами: они изобрели пятилетнее молчание, но не диалектику.

168.

Сентиментальность в музыке. Чем большую склонность чувствует человек серьезный к богатой мотивами музыке, тем не менее способен он, быть - может, отдаваться во власть противоположной музыки и подчиняться часами ее очарованию до полного размягчения души; я хочу сказать о той наипростейшей итальянской музык в слащавых оперных мелодиях, в которых, несмотря на однообразие ритма и детскость гармонии, нам поет как будто сама душа музыки. Фарисеи хорошего вкуса, вы можете, пожалуй, не согласиться с этим, но это так, я признаю этот факт, хотя его и не понимаю и советую о нем подумать, как буду искать его объяснения и я сам. Когда мы были еще детьми, то впервые вкушали медовую сладость многих вещей и никогда после не казался нам так вкусен этот мед, как тогда: он манил нас к жизни, к долгой жизни, являясь то в образе первой весны, то первых цветов, то первых бабочек, то первой дружбы. Лет девяти нам приходилось в первый раз слышать музыку такую, которую мы могли впервые понять, следовательно самую простую и датскую, которая была только вариациями на колыбельную песню или народную мелодию. (Для восприятия самых ничтожных откровений искусства надо быть подготовленным и научным; непосредственно искусство не действует, какие бы небылицы ни рассказывали об этом философы). Эти первые музыкальные восторги, самые горячие в нашей жизни, - напоминающие итальянские слащавые мелодии: струны нашей души дрожат от детского блаженства, навсегда утраченного, от чувства невозвратности самого дорогого в жизни и звучат так сильно, как не могло бы заставить их звучать никакое богатство более серьезного искусства. Это соединение эстетической радости с моральным горем, которое имеют обыкновение, по-моему, несколько высокомерно, называть теперь "сентиментальностью", чувствует Фауст к концу первой сцены. Эта "сентиментальность" слушателей как нельзя больше полезна итальянской музыке, не то бы ее совсем "втоптали в грязь" тонкие знатоки искусства, чистые эстетики. Вообще же почти всякая музыка производить на нас волшебное действие, как скоро мы услышим в ней отголоски нашего прошлого, кажется, и для мирянина старая музыка приобретает со временем все большую цену, тогда как вновь появившаяся имеет для него мало значения, так как не пробуждает его "сентиментальности", составляющей, как уже сказано, существенный элемент наслаждения музыкой для каждого, кто не смотрит на нее с чисто артистической точки зрения.

1б9.

Как говорят о музыке ее любители. Как бы то ни было, мы все-таки любим музыку, как любим свет луны. Ни музыка, ни луна не стремятся затмить солнца, они хотят только по возможности осветить наши ночи. Но не правда ли, несмотря на это, ведь мы имеем право пошутить и посмяться над ними? Хоть самую малость? хоть иногда? Например, над неловким на луне или над женщиной в музыке.

170.

Искусство во время работы. Наша совесть подчиняется воззрениям того трудолюбивого времени, которое мы переживаем и которое не позволяет нам посвящать лучшие дообеденные часы искусству, как бы велико и почтенно оно ни было; для нас оно только праздное занятие, отдохновение, и мы отдаем ему остатки нашего времени и наших сил. Это общий факт, благодаря которому изменяется положение искусства в жизни: предъявляя к воспринимающим его требование затраты времени и сил, искусство возмущает этим совесть трудолюбивых и дельных и вызывает с их стороны протест и становится достоянием бессовестных и праздных, которые по самой своей природе не пригодны для великого искусства и считают его требования наглыми претензиями. Значит искусству нечем дышать, и оно должно умереть, так как у него не хватает воздуху, но великое искусство пытается переодеться в более грубые одежды и приспособиться к другому воздуху (старается по крайней мере в нем не задохнуться), который может быть природным элементом только мелкого искусства, служащего для отдохновения и для забавы. И это происходит теперь повсюду; жрецы великого искусства предлагают отдохновение и развлечение и просят усталых посвятить им свои вечерние часы, совершенно как забавляющие публику артисты, довольные тем, если им удается разгладить суровые морщины лба или заставить подняться серьезные потупленные взоры слушателей. Каковы же приемы этих великих художников? Они имеют в запасе такие сильные возбуждающие средства, которые могут поднять полумертвого; они поражают, отуманивают, потрясают, действуют истерическими слезами; и таким образом преодолевают усталость слушателя, возбуждают за ночь в нем избыток жизни, заставляют его быть вне себя от восторга и испуга. Эти средства несомненно опасны, но можно ли сердиться на великое искусство, воплотившееся в настоящее время в оперу, трагедию и музыку, за их коварную греховность? Конечно, нет: ему и самому было бы сто раз привольнее в ясной утренней тиши, среди внимающих ему, нетронутых, полных силы и детской наивности зрителей и слушателей. Поблагодарим же его за то, что оно предпочитает жить как бы то ни было среди нас, чем совсем нас покинуть, но сознаемся, что если когда-нибудь вновь наступит время празднеств и радости, наше великое искусство окажется непригодным.
Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Х   Ч   

 
 
Copyright © 2024 Великие Люди   -   Фридрих Ницше