Самый безобразный человек
- - И опять бежали ноги Заратустры по горам и лесам, и глаза его непрестанно искали, но нигде не было видно, кого искали они, кто кричал о помощи и страдал великою скорбью. Всю дорогу, однако, радовался он в сердце своём и был полон признательности. «Какие хорошие вещи, - говорил он, - подарил мне, однако, этот день в награду за то, что так скверно начался он! Каких редких собеседников нашёл я!
- Долго придётся пережёвывать мне слова их, как хорошие хлебные зёрна; и зубам моим придётся измолоть и истолочь их, пока не потекут они в душу мою, как молоко!»
- Но когда дорога опять обогнула скалу, сразу изменился ландшафт, и Заратустра вступил в царство смерти. Здесь торчали чёрные и красные выступы скал; не было ни травы, ни деревьев, ни пения птиц. Ибо это была долина, которой избегали все животные, даже хищные звери; и только змеи одной породы - безобразные, толстые, зелёные, состарившись, приползали сюда умирать. Поэтому называли пастухи эту долину: Смерть змей.
- Но Заратустра погрузился в мрачные воспоминания, ибо ему казалось, что однажды он уже стоял в этой долине. И много тяжёлого вспоминалось ему: так что шёл он всё тише и тише и наконец остановился совсем. Здесь, открыв глаза, увидел он перед собою что-то сидевшее на краю дороги, по виду напоминавшее человека или почти что человека, нечто невыразимое. И мгновенно охватил Заратустру великий стыд, что пришлось ему своими глазами увидеть нечто подобное: покраснев до корней седых волос своих, отвернулся он и хотел уже бежать из этого скверного места. Вдруг мёртвая пустыня огласилась шипевшими и хрипевшими звуками, поднимавшимися из самой земли, подобно тому как ночью шипит и хрипит вода в засорившейся водопроводной трубе; наконец эти звуки сложились в человеческий голос и человеческую речь - и она так гласила:
- «Заратустра! Заратустра! Разгадай загадку мою! Говори, говори! Что такое месть свидетелю?
- Я предостерегаю тебя, здесь скользкий лёд! Смотри, смотри, как бы гордость твоя не сломала здесь ногу себе!
- Ты считаешь себя мудрым, ты, гордый Заратустра! Так разгадай же загадку, ты, щелкун твёрдых орешков, - загадку, которую представляю я! Скажи: кто я!»
- - Но когда Заратустра услыхал слова эти, как думаете вы, что случилось с душою его? Сострадание овладело им, и вдруг он упал ниц, как дуб, долго сопротивлявшийся многим дровосекам, тяжело, внезапно, пугая даже тех, кто хотел срубить его. Но вот он снова поднялся с земли, и лицо его сделалось суровым.
- «Я отлично узнаю тебя, - сказал он голосом, звучавшим, как медь, - ты убийца Бога! Пусти меня.
- Ты не вынес того, кто видел тебя, - кто всегда и насквозь видел тебя, - самого безобразного человека! Ты отомстил этому свидетелю!»
- Так говорил Заратустра и хотел идти, но невыразимый схватил его за край одежды и снова стал клокотать и подыскивать слова. «Останься! - сказал он наконец -
- - останься! Не проходи мимо! Я угадал, какой топор сразил тебя: хвала тебе, о Заратустра, что ты снова встал!
- Ты угадал, я знаю это, каково тому, кто его убил, - убийце Бога. Останься! Присядь ко мне, это будет не напрасно.
- К кому же стремился я, как не к тебе? Останься, сядь! Но не смотри на меня! Почти этим - безобразие моё!
- Они преследуют меня - теперь ты последнее убежище моё. Не ненавистью своей, не своими ищейками - о, над таким преследованием смеялся бы я, гордился бы им и радовался ему!
- Разве успех не был доселе на стороне хорошо преследуемых? И кто хорошо преследует, легко научится следовать - раз уж он очутился - позади! Но от их сострадания -
- - от их сострадания бегу я и прибегаю к тебе. О Заратустра, защити меня, ты последнее убежище моё, ты единственный, разгадавший меня:
- - ты угадал, каково тому, кто убил его. Останься! И если ты хочешь идти, ты, нетерпеливый, - не ходи дорогою, какою я шёл. Эта дорога плохая.
- Ты сердишься, что я так долго уже заикаюсь и спотыкаюсь? Что я даю уже советы тебе? Но знай, что это я, самый безобразный человек,
- - у которого самые большие и тяжёлые ноги. Где я шёл, там дорога плохая. Я обращаю все дороги в смерть и позор.
- Но по тому, как ты прошёл молча мимо меня, как ты покраснел, я это видел, - я узнал в тебе Заратустру.
- Всякий другой бросил бы мне милостыню свою, сострадание своё, взором и речью. Но для этого - я недостаточно нищий, это угадал ты -
- - для этого я слишком богат, богат великим, ужасным, самым безобразным и невыразимым! Твой стыд, о Заратустра, почтил меня!
- С трудом ушёл я из толпы сострадательных, - чтобы найти единственного, который учит нынче: «Сострадание навязчиво», - тебя, о Заратустра!
- - будь оно божеским, будь оно человеческим состраданием - оно перечит стыду. И нежелание помочь может быть благороднее, чем эта путающаяся под ногами добродетель.
- Но сострадание называется сегодня у всех маленьких людей самой добродетелью - они не умеют чтить великое несчастье, великое безобразие, великую неудачу.
- Поверх всех их смотрю я, как смотрит собака поверх спин овец, копошащихся в стадах своих. Это маленькие, мягкошерстные, доброхотные, серые люди.
- Как цапля, закинув голову, с презрением смотрит поверх мелководных прудов, - так смотрю я поверх копошения серых маленьких волн, воль и душ.
- Давно уже дано им право, этим маленьким людям, - так что дана им наконец и власть - теперь учат они: «Хорошо только то, что маленькие люди называют хорошим».
- И «истиной» называется сегодня то, о чём говорил проповедник, сам вышедший из них, этот странный святой и защитник маленьких людей, который свидетельствовал о себе: «Я - истина».
- Этот нескромный давно уже сделал маленьких людей горделивыми - он, учивший огромному заблуждению, когда он учил: «Я - истина».
- Отвечал ли кто нескромному учтивее? - Но ты, о Заратустра, прошёл мимо него и говорил: «Нет! Нет! Трижды нет!»
- Ты предостерегал от его заблуждения, ты первый предостерегал от сострадания - не всех и не каждого, но себя и подобных тебе.
- Ты стыдишься стыда великих страданий; и поистине, когда ты говоришь: «От сострадания приближается тяжёлая туча, берегитесь, люди!»
- - когда ты учишь: «Все созидающие тверды, всякая великая любовь выше их сострадания», - о Заратустра, как хорошо кажешься ты мне изучившим приметы грома!
- Но и ты сам - остерегайся ты сам своего сострадания! Ибо многие находятся на пути к тебе, многие страждущие, сомневающиеся, отчаивающиеся, утопающие, замерзающие. -
- Я предостерегаю тебя и против меня. Ты разгадал мою лучшую, мою худшую загадку, меня самого и что свершил я. Я знаю топор, сразивший тебя.
- Но он - должен был умереть: он видел глазами, которые всё видели, - он видел глубины и бездны человека, весь его скрытый позор и безобразие.
- Его сострадание не знало стыда: он проникал в мои самые грязные закоулки. Этот любопытный, сверх-назойливый, сверх-сострадательный должен был умереть.
- Он видел всегда меня: такому свидетелю хотел я отомстить - или самому не жить.
- Бог, который всё видел, не исключая и человека, - этот Бог должен был умереть! Человек не выносит, чтобы такой свидетель жил».
- Так говорил самый безобразный человек. Заратустра же встал и собирался уходить: ибо его знобило до костей.
- «Ты, невыразимый, - сказал он, - ты предостерёг меня от своего пути. В благодарность за это хвалю я тебе мой путь. Смотри, там вверху пещера Заратустры.
- Моя пещера велика и глубока, и много закоулков в ней; там находит самый скрытный сокровенное место своё.
- И поблизости есть сотни расщелин и сотни убежищ для животных пресмыкающихся, порхающих и прыгающих.
- Ты, изгнанный, сам себя изгнавший, ты не хочешь жить среди людей и человеческого сострадания? Ну что ж, делай, как я! Так научишься ты у меня; только тот, кто действует, учится.
- И прежде всего разговаривай с моими животными! Самое гордое животное и самое умное животное - пусть будут для нас обоих верными советчиками!»
- Так говорил Заратустра и пошёл своей дорогою, ещё задумчивее и ещё медленнее, чем прежде: ибо он вопрошал себя о многом и нелегко находил ответы.
- «Как беден, однако, человек! - думал он в сердце своём. - Как безобразен, как он хрипит, как полон скрытого позора!
- Мне говорят, что человек любит себя самого, - ах, как велико должно быть это себялюбие! Как много презрения противостоит ему!
- И этот столько же любил себя, сколько презирал себя, - по-моему, он великий любящий и великий презирающий.
- Никого ещё не встречал я, кто бы глубже презирал себя, - а это и есть высота. Горе, быть может, это был высший человек, чей крик я слышал?
- Я люблю великих презирающих. Но человек есть нечто, что должно превзойти».
|
