О самопреодолении
- «Волею к истине» называете вы, мудрейшие, то, что движет вами и возбуждает вас?
- Волею к мыслимости всего сущего - так называю я вашу волю!
- Всё сущее хотите вы сделать сперва мыслимым: ибо вы сомневаетесь с добрым недоверием, мыслимо ли оно.
- Но оно должно подчиняться и покоряться вам! Так водит ваша воля. Гладким должно стать оно и подвластным духу, как его зеркало и отражение в нём.
- В этом вся ваша воля, вы, мудрейшие, как воля к власти, и даже когда вы говорите о добре и зле и об оценках ценностей.
- Создать хотите вы ещё мир, перед которым вы могли бы преклонить колена, - такова ваша последняя надежда и опьянение.
- Но немудрые, народ, - они подобны реке, по которой плывёт челнок, - и в челноке сидят торжественные и переряженные оценки ценностей.
- Вашу волю и ваши ценности спустили вы на реку становления; старая воля к власти брезжит мне в том, во что верит народ как в добро и зло.
- То были вы, мудрейшие, кто посадил таких гостей в этот челнок и дал им блеск и гордые имена, - вы и ваша господствующая воля!
- Дальше несёт теперь река ваш челнок: она должна его нести. Что за беда, если пенится разбитая волна и гневно противится килю!
- Не река является вашей опасностью и концом вашего добра и зла, вы, мудрейшие, - но сама эта воля, воля к власти неистощимая, творящая воля к жизни.
- Но чтобы поняли вы моё слово о добре и зле, я скажу вам ещё своё слово о жизни и свойстве всего живого.
- Всё живое проследил я, я прошёл великими и малыми путями, чтобы познать его свойство.
- Стогранным зеркалом ловил я взор жизни, когда уста её молчали, - дабы её взор говорил мне. И её взор говорил мне.
- Но где бы ни находил я живое, везде слышал я и речь о послушании. Всё живое есть нечто повинующееся.
- И вот второе: тому повелевают, кто не может повиноваться самому себе. Таково свойство всего живого.
- Но вот третье, что я слышал: повелевать труднее, чем повиноваться. И не потому только, что повелевающий несёт бремя всех повинующихся и что легко может это бремя раздавить его:
- Попыткой и дерзновением казалось мне всякое повелевание, и, повелевая, живущий всегда рискует самим cобою.
- И даже когда он повелевает самому себе - он должен ещё искупить своё повеление. Своего собственного закона должен он стать судьёй, и мстителем, и жертвой.
- Но как же происходит это? - так спрашивал я себя. Что побуждает всё живое повиноваться и повелевать и, повелевая, быть ещё повинующимся?
- Слушайте же моё слово, вы, мудрейшие. Удостоверьтесь серьёзно, проник ли я в сердце жизни и до самых корней её сердца!
- Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином.
- Чтобы сильнейшему служил более слабый - к этому побуждает его воля его, которая хочет быть господином над ещё более слабым: лишь без этой радости не может он обойтись.
- И как меньший отдаёт себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, - так приносит себя в жертву и больший и из-за власти ставит на доску - жизнь свою.
- В том и жертва великого, чтобы было в нём дерзновение, и опасность, и игра в кости насмерть.
- А где есть жертва, и служение, и взоры любви, там есть и воля быть господином. Крадучись, вкрадывается слабейший в крепость и в самое сердце сильнейшего - и крадёт власть у него.
- И вот какую тайну поведала мне сама жизнь. «Смотри, - говорила она, - я всегда должна преодолевать самое себя.
- Конечно, вы называете это волей к творению или стремлением к цели, к высшему, дальнему, более сложному - но всё это образует единую тайну:
- Лучше погибну я, чем отрекусь от этого; и поистине, где есть закат и опадение листьев, там жизнь жертвует собою - из-за власти!
- Мне надо быть борьбою, и становлением, и целью, и противоречием целей; ах, кто угадывает мою волю, угадывает также, какими кривыми путями она должна идти!
- Что бы ни создавала я и как бы ни любила я созданное - скоро должна я стать противницей ему и моей любви: так хочет моя воля.
- И даже ты, познающий, ты только тропа и след моей воли: поистине, моя воля к власти ходит по следам твоей воли к истине!
- Конечно, не попал в истину тот, кто запустил в неё словом о «воле к существованию»; такой воли - не существует!
- Ибо то, чего нет, не может хотеть; а что существует, как могло бы оно ещё хотеть существования!
- Только там, где есть жизнь, есть и воля; но это не воля к жизни, но - так учу я тебя - воля к власти!
- Многое ценится живущим выше, чем сама жизнь; но и в самой оценке говорит - воля к власти!» -
- Так учила меня некогда жизнь, и отсюда разрешаю я, вы, мудрейшие, также и загадку вашего сердца.
- Поистине, я говорю вам: добра и зла, которые были бы непреходящими, - не существует! Из себя должны они всё снова и снова преодолевать самих себя.
- При помощи ваших ценностей и слов о добре и зле совершаете вы насилие, вы, ценители ценностей; и в этом ваша скрытая любовь, и блеск, и трепет, и порыв вашей души.
- Но ещё большее насилие и новое преодоление растёт из ваших ценностей: об них разбивается яйцо и скорлупа его.
- И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва разрушителем, разбивающим ценности.
- Так принадлежит высшее зло к высшему благу; а это благо есть творческое. -
- Будем же говорить только о нём, вы, мудрейшие, хотя и это дурно. Но молчание ещё хуже; все замолчанные истины становятся ядовитыми.
-
И пусть разобьётся всё, что может разбиться об наши истины! Сколько домов предстоит ещё воздвигнуть! -
- Так говорил Заратустра.
О возвышенных
- Спокойна глубина моего моря; кто бы угадал, что она скрывает шутливых чудовищ!
- Непоколебима моя глубина; но она блестит от плавающих загадок и хохотов.
- Одного возвышенного видел я сегодня, торжественного, кающегося духом; о, как смеялась моя душа над его безобразием!
- С выпяченной грудью, похожий на тех, кто вбирает в себя дыхание, - так стоял он, возвышенный и молчаливый.
- Увешанный безобразными истинами, своей охотничьей добычей, и богатый разодранными одеждами; также много шипов висело на нём - но я не видел ещё ни одной розы.
- Ещё не научился он смеху и красоте. Мрачным возвратился этот охотник из леса познания.
- С битвы, где бился с дикими зверями, вернулся домой он; и сквозь серьёзность его проглядывает ещё дикий зверь - непобеждённый!
- Как тигр, всё ещё стоит он, готовый прыгнуть; но я не люблю этих напряжённых душ: не по вкусу мне все эти ощерившиеся.
- И вы говорите мне, друзья, что о вкусах и привкусах не спорят? Но ведь вся жизнь есть спор о вкусах и привкусах!
- Вкус: это одновременно и вес, и весы, и весовщик; и горе всему живущему, если бы захотело оно жить без спора о весе, о весах и весовщике!
- Если бы этот возвышенный утомился своею возвышенностью, - только тогда началась бы его красота; и только тогда вкусил бы я его и нашёл бы вкусным.
- И только когда он отвратится сам от себя, перепрыгнет он через свою собственную тень - и поистине прямо в своё солнце.
- Слишком долго сидел он в тени, щёки побледнели у кающегося духом; почти умер он с голоду в своих ожиданиях.
- Презрение ещё в его взоре, и отвращение таится на его устах. Хотя отдыхает он теперь, но его отдых ещё не на солнце.
- Он должен был бы работать, как вол; и его счастье должно бы разить землёю, а не презрением к земле.
- Белым волом хотел бы я его видеть, идущим, фыркая и мыча, впереди плуга, - и его мычание должно бы хвалить всё земное!
- Темно ещё его лицо; тень руки пробегает по нему. Затемнён ещё взор его глаз.
- Самое дело его есть ещё тень на нём: рука затемняет того, кто трудится, не покладая рук. Ещё не преодолел он своего дела.
- Как люблю я в нём выю вола; но теперь хочу я ещё видеть взор ангела.
- И от воли своей героя должен он отучиться: вознесённым должен он быть для меня, а не только возвышенным, - сам эфир должен вознести его, лишённого воли!
- Он победил чудовище, он разгадал загадки; но он должен ещё победить своих чудовищ и разгадать свои загадки, в небесных детей должен он ещё превратить их.
- Ещё не научилось его познание улыбаться и жить без зависти; ещё не стих поток его страстей в красоте.
- Поистине, не в сытости должно смолкнуть и утонуть его желание, а в красоте! Осанистость свойственна щедрости благородно мыслящего.
- Закинув руку за голову - так должен был бы отдыхать герой, так должен был бы преодолевать он даже свой отдых.
- Но именно для героя красота есть самая трудная вещь. Недостижима красота для всякой сильной воли.
- Немного больше, немного меньше: именно это значит здесь много; это значит здесь всего больше.
- Стоять с расслабленными мускулами и распряжённой волей - это и есть самое трудное для всех вас, вы, возвышенные!
- Когда власть становится милостивой и нисходит в видимое - красотой называю я такое нисхождение.
- И ни от кого не требую я так красоты, как от тебя, могущественный; твоя доброта да будет твоим последним самопреодолением.
- На всякое зло считаю я тебя способным; поэтому я и требую от тебя добра.
- Поистине, я смеялся часто над слабыми, которые мнят себя добрыми, потому что у них расслабленные лапы.
- К столпу добродетели должен ты стремиться: чем выше он подымается, тем становится он красивее и нежнее, а внутри твёрже и выносливее.
- Да, возвышенный, когда-нибудь должен ты быть прекрасным и держать зеркало перед своей собственной красотою.
- Тогда твоя душа будет содрогаться от божественных вожделений - и поклонение будет в твоём тщеславии!
- Это и есть тайна души: только когда герой покинул её, приближается к ней, в сновидении, - сверхгерой.
- Так говорил Заратустра.
|