Танцевальная песнь
- Однажды вечером проходил Заратустра со своими учениками по лесу; и вот: отыскивая источник, вышел он на нелепый луг, окаймлённый молчаливыми деревьями и кустарником, - на нём танцевали девушки. Узнав Заратустру, девушки бросили свой танец; но Заратустра подошёл к ним с приветливым видом и говорил эти слова:
- «Не бросайте пляски, вы, милые девушки! К вам подошёл не зануда со злым взглядом, не враг девушек.
- Ходатай Бога я перед дьяволом, а он - дух тяжести. Как бы мог я, вы, быстроногие, быть врагом божественных танцев? Или женских ножек с красивыми сгибами?
- Правда, я - лес, полный мрака от тёмных деревьев, - но кто не испугается моего мрака, найдёт и кущи роз под сенью моих кипарисов.
- И маленького бога найдёт он, любезного девушкам: у колодца лежит он тихо, с закрытыми глазами.
- Поистине, среди бела дня уснул он, ленивец! Не гонялся ли он слишком много за бабочками?
- Не сердитесь на меня, прекрасные плясуньи, если я слегка накажу маленького бога! Быть может, кричать будет он и плакать - но он готов смеяться, даже когда плачет!
- И со слезами на глазах пусть просит он у вас о пляске; а я спою песнь к его пляске:
- Песнь пляски и насмешки над духом тяжести, моим величайшим и самым могучим демоном, о котором говорят, что он «владыка мира» ».
- И вот песня, которую пел Заратустра, в то время как Купидон и девушки вместе плясали:
- В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь! И мне показалось, что я погружаюсь в непостижимое.
- Но ты вытащила меня золотою удочкой; насмешливо смеялась ты, когда я тебя называл непостижимой.
- «Так говорят все рыбы, - отвечала ты, - чего не постигают они, то и непостижимо.
- Но я только изменчива и дика, и во всём я женщина, и притом недобродетельная:
- Хотя я называюсь у вас, мужчин, «глубиною» или «верностью», «вечностью», «тайною».
- Но вы, мужчины, одаряете нас всегда собственными добродетелями - ах, вы, добродетельные!»
- Так смеялась она, невероятная; но никогда не верю я ей и смеху её, когда она дурно говорит о себе самой.
- И когда я с глазу на глаз говорил со своей дикой мудростью, она сказала мне с гневом: «Ты желаешь, ты жаждешь, ты любишь, потому только ты и хвалишь жизнь!»
- Чуть было зло не ответил я ей и не сказал правды ей, рассерженной; и нельзя злее ответить, как «сказав правду» своей мудрости. Так обстоит дело между нами тремя. От всего сердца люблю я только жизнь - и поистине, всего больше тогда, когда я ненавижу её!
- Но если я люблю мудрость и часто слишком люблю её, то потому, что она очень напоминает мне жизнь!
- У ней её глаза, её смех и даже её золотая удочка - чем же я виноват, что они так похожи одна на другую?
- И когда однажды жизнь спросила меня: что такое мудрость? - я с жаром ответил: «О, да! мудрость!
- Её алчут и не насыщаются, смотрят сквозь покровы и ловят сетью.
- Красива ли она? Почем я знаю! Но и самые старые карпы ещё идут на приманки её.
- Изменчива она и упряма; часто я видел, как кусала она себе губы и путала гребнем свои волосы.
- Быть может, она зла и лукава, и во всём она женщина; но когда она дурно говорит о себе самой, тогда именно увлекает она всего больше».
- И когда я сказал это жизни, она зло улыбнулась и закрыла глаза. «О ком же говоришь ты? - спросилаона. - Не обо мне ли?
- И если даже ты прав, можно ли говорить это мне прямо в лицо! Но теперь скажи мне о своей мудрости!»
- Ах, ты опять раскрыла глаза свои, о жизнь возлюбленная! И мне показалось, что я опять погружаюсь в непостижимое.
- Так пел Заратустра. Но когда пляска кончилась и девушки ушли, он сделался печален.
- «Солнце давно уже село, - сказал он наконец, - луг стал сырым, от лесов веет прохладой.
- Что-то неведомое окружает меня и задумчиво смотрит. Как! Ты жив ещё, Заратустра?
- Почему? Зачем? Для чего? Куда? Где? Как? Разве не безумие - жить ещё?
- Ах, друзья мои, это вечер вопрошает во мне. Простите мне мою печаль!
- Вечер настал: простите мне, что вечер настал!»
- Так говорил Заратустра.
Надгробная песнь
- «Там остров могил, молчаливый; там также могилы моей юности. Туда отнесу я вечно зелёный венок жизни».
- Так решив в сердце, ехал я по морю. -
- О вы, лики и видения моей юности! О блики любви, божественные миги! Как быстро исчезли вы! Я вспоминаю о вас сегодня как об умерших для меня.
- От вас, мои дорогие мертвецы, нисходит на меня сладкое благоухание, облегчающее моё сердце слезами. Поистине, оно глубоко трогает и облегчает сердце одинокому пловцу.
- И всё-таки я самый богатый и самый завидуемый - я самый одинокий! Ибо вы были у меня, а я и до сих пор у вас; скажите, кому падали такие розовые яблоки с дерева, как мне?
- Я всё ещё наследие и земля любви вашей, цветущий, в память о вас, пёстрыми, дико растущими добродетелями, о вы, возлюбленные мои!
- Ах, мы были созданы оставаться вблизи друг друга, вы, милые, нездешние чудеса; и не как боязливые птицы приблизились вы ко мне и к желанию моему - нет, как доверчивые к доверчивому!
- Да, вы были созданы для верности, подобно мне, и для нежных вечностей; должен ли я теперь называть вас именем вашей неверности, вы, божественные блики и миги: иному имени не научился я ещё.
- Поистине, слишком быстро умерли вы для меня, вы, беглецы. Но не бежали вы от меня, не бежал и я от вас: не виновны мы друг перед другом в нашей неверности.
- Чтобы меня убить, душили вас, вы, певчие птицы моих надежд! Да, в нас, вы, возлюбленные мои, пускала всегда злоба свои стрелы - чтобы попасть в моё сердце!
- И она попала! Ибо вы были всегда самыми близкими моему сердцу, вы были всё, чем я владел и что владело мною, - и потому вы должны были умереть молодыми и слишком рано!
- В самое уязвимое, чем я владел, пустили они стрелу: то были вы, чья кожа походит на нежный пух, и ещё больше на улыбку, умирающую от одного взгляда на неё!
- Но так скажу я своим врагам: что значит всякое человекоубийство в сравнении с тем, что вы мне сделали!
- Больше зла сделали вы мне, чем всякое человекоубийство: невозвратное взяли вы у меня - так говорю я вам, мои враги.
- Разве вы не убивали ликов и самых дорогих чудес моей юности! Товарищей моих игр отнимали вы у меня, блаженных духов! Памяти их возлагаю я этот венок и это проклятие.
- Это проклятие вам, мои враги! Не вы ли укоротили мою вечность, подобно звуку, разбивающемуся в холодную ночь! Одним лишь взглядом божественного ока промелькнула она для меня, - одним бликом!
- Так говорила в добрый час когда-то моя чистота: «божественными должны быть для меня все существа».
- Тогда напали вы на меня с грязными призраками; ах, куда же девался теперь тот добрый час!
- «Все дни должны быть для меня священны» - так говорила когда-то мудрость моей юности; поистине, весёлой мудрости речь!
- Но тогда украли вы, враги, у меня мои ночи и продали их за бессонную муку; ах, куда же девалась теперь та весёлая мудрость?
- Когда-то искал я по птицам счастливых примет; тогда пустили вы мне на дорогу противное чудовище - сову. Ах, куда же девалось тогда моё нежное стремление?
- Когда-то дал я обет отрешиться от всякого отвращения - тогда превратили вы моих близких и ближних в гнойные язвы. Ах, куда же девался тогда мой самый благородный обет?
- Как слепец, шёл я когда-то блаженными путями - тогда набросали вы грязи на дорогу слепца; и теперь чувствует он отвращение к старой тропинке слепца.
- И когда я совершал самое трудное для меня и праздновал победу своих преодолений, тогда вы заставили тех, что любили меня, кричать, что причиняю я им жестокое горе.
- Поистине, вы всегда поступали так: вы отравляли мне мой лучший мёд и старания моих лучших пчёл.
- К щедрости моей посылали вы всегда самых наглых нищих; вокруг моего сострадания заставляли вы всегда тесниться неисправимых бесстыдников. Так ранили вы мои добродетели в их вере.
- И если приносил я в жертву, что было у меня самого священного, тотчас присоединяло сюда и ваше «благочестие» свои жирные дары, так что в чаду вашего жира глохло, что было у меня самого священного.
- И однажды хотел я плясать, как никогда ещё не плясал: выше всех небес хотел я плясать. Тогда уговорили вы моего самого любимого певца.
- И теперь он запел заунывную, мрачную песню; ах, он трубил мне в уши, как печальный рог!
- Убийственный певец, орудие злобы, ты виновен менее всех! Уже стоял я готовым к лучшему танцу - тогда убил ты своими звуками мой восторг!
- Только в пляске умею я говорить символами о самых высоких вещах - и теперь остался мой самый высокий символ неизречённым в моих телодвижениях!
- Неизречённой и неразрешённой осталась во мне высшая надежда! И умерли все лики и утешения моей юности!
- Как только перенёс я это? Как избыл и превозмог я эти раны? Как воскресла моя душа из этих могил?
- Да, есть во мне нечто неранимое, незахоронимое, взрывающее скалы: моей волею называется оно. Молчаливо и не изменяясь проходит оно через годы.
- Своей поступью хочет идти моими стопами моя закадычная воля; её чувство безжалостно и неуязвимо.
- Неуязвима во мне только моя пята. Ты жива ещё и верна себе, самая терпеливая! Всё ещё прорываешься ты сквозь все могилы!
- В тебе живёт ещё всё неразрешённое моей юности; и как жизнь и юность, сидишь ты здесь, надеясь, на жёлтых обломках могил.
- Да, ты ещё для меня разрушительница всех могил; здравствуй же, моя воля! И только там, где есть могилы, есть и воскресение.
- Так пел Заратустра.
|
