Об избавлении
- Однажды, когда Заратустра проходил по большому мосту, окружили его калеки и нищие, и один горбатый так говорил ему:
- «Посмотри, Заратустра! Даже народ учится у тебя и приобретает веру в твоё учение; но чтобы совсем уверовал он в тебя, для этого нужно ещё одно - ты должен убедить ещё нас, калек! Здесь у тебя прекрасный выбор и поистине случай с многими шансами на неупущение. Ты можешь исцелять слепых и заставлять бегать хромых, и ты мог бы поубавить кое-что и у того, у кого слишком много за спиной; - это, думаю я, было бы прекрасным средством заставить калек уверовать в Заратустру!»
- Но Заратустра так возразил говорившему: «Когда снимают у горбатого горб его, у него отнимают и дух его - так учит народ. И когда возвращают слепому глаза его, он видит на земле слишком много дурного - так что он проклинает исцелившего его. Тот же, кто даёт возможность бегать хромому, наносит ему величайший вред: ибо едва ли он сможет бежать так быстро, чтобы пороки не опережали его, - так учит народ о калеках. И почему бы Заратустре не учиться у народа, если народ учится у Заратустры?
- Но с тех пор как живу я среди людей, для меня это ещё наименьшее зло, что вижу я: «одному недостаёт глаза, другому - уха, третьему - ноги; но есть и такие, что утратили язык, или нос, или голову».
- Я вижу и видел худшее и много столь отвратительного, что не обо всём хотелось бы говорить, а об ином хотелось бы даже умолчать: например, о людях, которым недостаёт всего, кроме избытка их, - о людях, которые не что иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо, или вообще одно что-нибудь большое, - калеками наизнанку называю я их.
- И когда я шёл из своего уединения и впервые проходил по этому мосту, я не верил своим глазам, непрестанно смотрел и наконец сказал: «Это - ухо! Ухо величиною с человека!» Я посмотрел ещё пристальнее: и действительно, за ухом двигалось ещё нечто, до жалости маленькое, убогое и слабое. И поистине, чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле - и этим стеблем был человек! Вооружась лупой, можно было даже разглядеть маленькое завистливое личико, а также отёчную душонку, которая качалась на стебле этом. Народ же говорил мне, что большое ухо не только человек, но даже великий человек, гений. Но никогда не верил я народу, когда говорил он о великих людях, - и я остался при убеждении, что это - калека наизнанку, у которого всего слишком мало и только одного чего-нибудь слишком много».
- Сказав так горбатому и тем, для кого он был рупором и ходатаем, Заратустра обратился с глубоким негодованием к своим ученикам и сказал:
- Поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных частей человека!
- Самое ужасное для взора моего - это видеть человека раскромсанным и разбросанным, как будто на поле кровопролитного боя и бойни.
- И если переносится мой взор от настоящего к прошлому, всюду находит он то же самое: обломки, отдельные части человека и ужасные случайности - и ни одного человека!
- Настоящее и прошлое на земле - ах! друзья мои, это и есть самое невыносимое для меня; и я не мог бы жить, если бы не был я провидцем того, что должно прийти.
- Провидец, хотящий, созидающий, само будущее и мост к будущему - и ах, как бы калеки на этом мосту: всё это и есть Заратустра.
- И вы также часто спрашивали себя: «Кто для нас Заратустра? Как должны мы называть его?» И, как у меня, ваши ответы были вопросами.
- Есть ли он обещающий? Или исполняющий? Завоёвывающий? Или наследующий? Осень? Или плуг? Врач? Или выздоравливающий?
- Поэт ли он? Говорит ли он истину? Освободитель? Или укротитель? Добрый? Или злой?
- Я хожу среди людей, как среди обломков будущего, - того будущего, что вижу я.
- И в том моё творчество и стремление, чтобы собрать и соединить воедино всё, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью.
- И как мог бы я быть человеком, если бы человек не был также поэтом, отгадчиком и избавителем от случая!
- Спасти тех, кто миновали, и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» - лишь это я назвал бы избавлением!
- Воля - так называется освободитель и вестник радости; так учил я вас, друзья мои! А теперь научитесь ещё: сама воля ещё пленница.
- «Хотеть» освобождает - но как называется то, что и освободителя заковывает ещё в цепи?
- «Было» - так называется скрежет зубовный и сокровенное горе воли. Бессильная против того, что уже сделано, она - злобная зрительница всего прошлого.
- Обратно не может воля хотеть; что не может она победить время и остановить движение времени, - в этом сокровенное горе воли.
- «Хотеть» освобождает; чего только ни придумывает сама воля, чтобы освободиться от своего горя и посмеяться над своим тюремщиком?
- Ах, безумцем становится каждый пленник! Безумством освобождает себя и пленённая воля.
- Что время не бежит назад, - в этом гнев её; «было» - так называется камень, которого не может катить она.
- И вот катит она камни от гнева и досады и мстит тому, кто не чувствует, подобно ей, гнева и досады.
- Так стала воля, освободительница, причинять страдание: и на всём, что может страдать, вымещает она, что не может вернуться вспять.
- Это, и только это, есть само мщение: отвращение воли ко времени и к его «было».
- Поистине, великая глупость живётв нашей воле, и проклятием стало всему человеческому, что эта глупость научилась духу.
- Дух мщения: друзья мои, он был до сих пор лучшей мыслью людей; и где было страдание, там всегда должно было быть наказание.
- «Наказание» - именно так называет само себя мщение: с помощью лживого слова оно притворяется чистой совестью.
- И так как в самом хотящем есть страдание, что не может он обратно хотеть, - то и сама воля, и вся жизнь должны бы быть - наказанием!
- И вот туча за тучей собралися над духом - пока наконец безумие не стало проповедовать: «Всё преходит, и потому всё достойно того, чтобы прейти!»
- И самой справедливостью является тот закон времени, чтобы оно пожирало своих детей, - так проповедовало безумие.
- Нравственно всё распределено по праву и наказанию. Ах, где же избавление от потока вещей и от наказания «существованием»? Так проповедовало безумие.
- Может ли существовать избавление, если существует вечное право? Ах, недвижим камень «было»: вечными должны быть также все наказания. Так проповедовало безумие.
- Никакое деяние не может быть уничтожено: как могло бы оно быть несделанным через наказание! В том именно вечное в наказании «существованием», что существование вечно должно быть опять деянием и виной!
- Пока наконец воля не избавится от себя самой и не станет отрицанием воли, - но ведь вы знаете, братья мои, эту басню безумия!
- Прочь вёл я вас от этих басен, когда учил вас: «Воля есть созидательница».
- Всякое «было» есть обломок, загадка, ужасная случайность, пока созидающая воля не добавит: «Но так хотела я!»
- - Пока созидающая воля не добавит: «Но так хочу я! Так захочу я!»
- Но говорила ли она уже так? И когда это случается? Распряжена ли уже воля от своего собственного безумия?
- Стала ли уже воля избавительницей себя самой и вестницей радости? Забыла ли она дух мщения и всякий скрежет зубовный?
- И кто научил её примирению со временем и высшему, чем всякое примирение?
- Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к власти, - но как это может случиться с ней? Кто научит её хотеть обратно?
- - Но на этом месте речи Заратустра вдруг остановился и стал походить на страшно испугавшегося. Испуганными глазами смотрел он на своих учеников; взор его, как стрела, пронизывал их мысли и тайные помыслы. Но минуту спустя он уже опять смеялся и сказал добродушно:
- «Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание. Особенно для болтливого».
- Так говорил Заратустра. Но горбатый прислушивался к разговору и закрыл при этом своё лицо; когда же он услыхал, что Заратустра смеётся, он с любопытством взглянул на него и проговорил медленно:
- «Почему Заратустра говорит с нами иначе, чем со своими учениками?»
- Заратустра отвечал: «Что ж тут удивительного! С горбатыми надо говорить по-горбатому!»
- «Хорошо, - сказал горбатый, - а ученикам надо разбалтывать тайны.
- Но почему говорит Заратустра иначе к своим ученикам, чем к самому себе?»
|
