О дереве на горе
- Заратустра заметил, что один юноша избегает его. И вот однажды вечером, когда шёл он один по горам, окружавшим город, названный «Пёстрая корова», он встретил этого юношу сидевшим на земле, у дерева, и смотревшим усталым взором в долину. Заратустра дотронулся до дерева, у которого сидел юноша, и говорил так:
- «Если б я захотел потрясти это дерево своими руками, я бы не смог этого сделать.
- Но ветер, невидимый нами, терзает и гнёт его, куда он хочет. Невидимые руки ещё больше гнут и терзают нас».
- Тогда юноша встал в смущении и сказал: «Я слышу Заратустру, я только что думал о нём». Заратустра отвечал:
- «Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и с деревом.
- Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, - ко злу».[4]
- «Да, ко злу! - воскликнул юноша. - Как же возможно, что ты открыл мою душу?»
- Заратустра засмеялся и сказал: «Есть души, которых никогда не откроют, разве что сперва выдумают их».
- «Да, ко злу! - воскликнул юноша ещё раз.
- Ты сказал истину, Заратустра. Я не верю больше в себя самого, с тех пор как стремлюсь я вверх, и никто уже не верит в меня, - но как же случилось это?
- Я меняюсь слишком быстро: моё сегодня опровергает моё вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, - этого не прощает мне ни одна ступень.
- Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не говорит со мною, холод одиночества заставляет меня дрожать. Чего же хочу я на высоте?
- Моё презрение и моя тоска растут одновременно; чем выше поднимаюсь я, тем больше презираю я того, кто поднимается. Чего же хочет он на высоте?
- Как стыжусь я своего восхождения и спотыкания! Как потешаюсь я над своим порывистым дыханием! Как ненавижу я летающего! Как устал я на высоте!»
- Тут юноша умолк. А Заратустра посмотрел на дерево, у которого они стояли, и говорил так:
- «Это дерево стоит одиноко здесь, на горе, оно выросло высоко над человеком и животным.
- И если бы оно захотело говорить, не нашлось бы никого, кто бы мог понять его: так высоко выросло оно.
- Теперь ждёт оно и ждёт, - чего же ждёт оно? Оно находится слишком близко к облакам: оно ждёт, вероятно, первой молнии?»
- Когда Заратустра сказал это, юноша воскликнул в сильном волнении: «Да, Заратустра, ты говоришь истину. Своей гибели желал я, стремясь в высоту, и ты та молния, которой я ждал! Взгляни, что я такое, с тех пор как ты явился к нам? Зависть к тебе разрушила меня!» - Так говорил юноша и горько плакал. А Заратустра обнял его и увёл с собою.
- И когда они вместе прошли немного, Заратустра начал так говорить:
- - Разрывается сердце моё. Больше, чем твои слова, твой взор говорит мне об опасности, которой ты подвергаешься.
- Ты ещё не свободен, ты ищешь ещё свободы. Бодрствующим сделало тебя твоё искание и лишило тебя сна.
- В свободную высь стремишься ты, звёзд жаждет твоя душа. Но твои дурные инстинкты также жаждут свободы.
- Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в своём погребе, пока твой дух стремится отворить все темницы.
- По-моему, ты ещё заключённый в тюрьме, мечтающий о свободе; ах, мудрой становится душа у таких заключённых, но также лукавой и дурной.
- Очиститься должен ещё освободившийся дух. В нём ещё много от тюрьмы и от затхлости: чистым должен ещё стать его взор.
- Да, я знаю твою опасность. Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не бросай своей любви и надежды!
- Ты ещё чувствуешь себя благородным, и благородным чувствуют тебя также и другие, кто не любит тебя и посылает вослед тебе злые взгляды. Знай, что у всех поперёк дороги стоит благородный.
- Даже для добрых стоит благородный поперёк дороги; и даже когда они называют его добрым, этим хотят они устранить его с дороги.
- Новое хочет создать благородный, новую добродетель. Старого хочет добрый и чтобы старое сохранилось.
- Но не в том опасность для благородного, что он станет добрым, а в том, что он станет наглым, будет насмешником и разрушителем.
- Ax, я знал благородных, потерявших свою высшую надежду. И теперь клеветали они на все высшие надежды.
- Теперь жили они, наглые, среди мимолётных удовольствий, и едва ли цели их простирались дальше дня.
- «Дух - тоже сладострастие» - так говорили они. Тогда разбились крылья у духа их: теперь ползает он всюду и грязнит всё, что гложет.
- Некогда мечтали они стать героями - теперь они сластолюбцы. Печаль и страх для них герой.
- Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей душе! Храни свято свою высшую надежду!
- Так говорил Заратустра.
О проповедниках смерти
- Есть проповедники смерти; и земля полна теми, кому нужно проповедовать отвращение к жизни.
- Земля полна лишними, жизнь испорчена чрезмерным множеством людей. О, если б можно было «вечной жизнью» сманить их из этой жизни!
- «Жёлтые» или «чёрные» - так называют проповедников смерти. Но я хочу показать их вам ещё и в других красках.
- Вот они ужасные, что носят в себе хищного зверя и не имеют другого выбора, кроме как вожделение или самоумерщвление. Но и вожделение их - тоже самоумерщвление.
- Они ещё не стали людьми, эти ужасные; пусть же проповедуют они отвращение к жизни и сами уходят!
- Вот - чахоточные душою: едва родились они, как уже начинают умирать и жаждут учений усталости и отречения.
- Они охотно желали бы быть мёртвыми, и мы должны одобрить их волю! Будем же остерегаться, чтобы не воскресить этих мёртвых и не повредить эти живые
гробы!
- Повстречается ли им больной, или старик, или труп, и тотчас говорят они: «жизнь опровергнута!»
- Но только они опровергнуты и их глаза, видящие только одно лицо в существовании.
- Погруженные в глубокое уныние и алчные до маленьких случайностей, приносящих смерть, - так ждут они, стиснув зубы.
- Или же: они хватаются за сласти и смеются при этом своему ребячеству; они висят на жизни, как на соломинке, и смеются, что они ещё висят на
соломинке.
- Их мудрость гласит: «Глупец тот, кто остаётся жить, и мы настолько же глупы. Это и есть самое глупое в жизни!»
- «Жизнь есть только страдание» - так говорят другие и не лгут; так постарайтесь же, чтобы перестать вам существовать! Так постарайтесь же, чтобы кончилась жизнь, которая есть только страдание!
- И да гласит правило вашей добродетели: «ты должен убить самого себя! Ты должен сам себя украсть у себя!»
- «Сладострастие есть грех - так говорят проповедующие смерть, - дайте нам идти стороною и не рожать детей!»
- «Трудно рожать, - говорят другие, - к чему ещё рожать? Рождаются лишь несчастные!» И они также проповедники смерти.
- «Нам нужна жалость, - так говорят третьи. - Возьмите, что есть у меня! Возьмите меня самого! Тем меньше я буду связан с жизнью!»
- Если б они были совсем сострадательные, они отбили бы у своих ближних охоту к жизни. Быть злым - было бы их истинной добротою.
- Но они хотят освободиться от жизни; что им за дело, что они ещё крепче связывают других своими цепями и даяниями!
- И даже вы, для которых жизнь есть суровый труд и беспокойство, - разве вы не очень утомлены жизнью? Разве вы ещё не созрели для проповеди смерти?
- Все вы, для которых дорог суровый труд и всё быстрое, новое, неизвестное, - вы чувствуете себя дурно; ваша деятельность есть бегство и желание забыть самих себя.
- Если бы вы больше верили в жизнь, вы бы меньше отдавались мгновению. Но чтобы ждать, в вас нет достаточно содержания, - и даже чтобы лениться!
- Всюду раздаётся голос тех, кто проповедует смерть; и земля полна теми, кому нужно проповедовать смерть.
- Или «вечную жизнь» - мне всё равно, - если только они не замедлят отправиться туда!
- Так говорил Заратустра.
О войне и воинах
- Мы не хотим пощады от наших лучших врагов, а также от тех, кого мы любим до глубины души. Позвольте же мне сказать вам правду!
- Братья мои по войне! Я люблю вас до глубины души; теперь и прежде я был вашим равным. И я также ваш лучший враг. Позвольте же мне сказать вам правду!
- Я знаю о ненависти и зависти вашего сердца. Вы недостаточно велики, чтобы не знать ненависти и зависти. Так будьте же настолько велики, чтобы не стыдиться себя самих!
- И если вы не можете быть подвижниками познания, то будьте по крайней мере его ратниками. Они спутники и предвестники этого подвижничества.
- Я вижу множество солдат: как хотел бы я видеть много воинов! «Мундиром» называется то, что они носят; да не будет мундиром то, что скрывают они под ним!
- Будьте такими, чей взор всегда ищет врага - своего врага. И у некоторых из вас сквозит ненависть с первого взгляда.
- Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли! И если ваша мысль не устоит, всё-таки ваша честность должна и над этим праздновать победу!
- Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир - больше, чем долгий.
- Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!
- Можно молчать и сидеть смирно, только когда есть стрелы и лук; иначе болтают и бранятся. Да будет ваш мир победою!
- Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель.
- Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных.
- Что хорошо? спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленьким девочкам говорить: «быть добрым - вот что мило и в то же время трогательно».
- Вас называют бессердечными - но ваше сердце неподдельно, и я люблю стыдливость вашей сердечности. Вы стыдитесь прилива ваших чувств, а другие стыдятся их отлива.
- Вы безобразны? Ну, что ж, братья мои! Окутайте себя возвышенным, этой мантией безобразного!
- И когда ваша душа становится большой, она становится высокомерной; и в вашей возвышенности есть злоба. Я знаю вас.
- В злобе встречается высокомерный со слабым. Но они не понимают друг друга. Я знаю вас.
- Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своим врагом: тогда успехи вашего врага будут и вашими успехами.
- Восстание - это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение! Само приказание ваше да будет повиновением!
- Для хорошего воина «ты должен» звучит приятнее, чем «я хочу». И всё, что вы любите, вы должны сперва приказать себе.
- Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде - а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!
- Но ваша высшая мысль должна быть вам приказана мною - и она гласит: человек есть нечто, что должно превзойти.
- Итак, живите своей жизнью повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни! Какой воин хочет, чтобы щадили его!
- Я не щажу вас, я люблю вас всем сердцем, братья по войне! -
- Так говорил Заратустра.
|